— Как знаешь. Мое дело — предупредить… У тебя пять минут, после сматываемся.
Быстро, по-деловому сообщив это, человек со шрамом ушел.
«Музыкант» принялся внимательно изучать свои руки. Но взгляд его то и дело возвращался к раскрытому сундучку. Сокровища будто околдовали его, он не мог от них оторваться и буквально пожирал взглядом…
На крыльце послышались шаги — топот ног. И в комнату втолкнули связанных пленников — Нукзара и Сениного папу. Рты у них были заклеены широкой клейкой лентой. На лице Нукзара виднелись следы побоев. Николай Константинович, судя по всему, полегче отделался, но был страшно бледен и слаб — как видно, им вкололи какое-то усыпляющее средство — наркотик или ещё что, чтобы вели себя тихо.
Дети кинулись к своим отцам, прижались к ним, маленькие, дрожащие… А те не могли их даже обнять — руки-то были связаны.
— Ну вот и все! — негромко изрек Ефим. — Финита… Кончен бал! Эй, а где этот хмырь, который мне чуть всю кашу не испортил?
— Он ещё не очухался, — сообщил один из бандитов. — Рыпался много. Вот и пришлось успокоить.
— Приведите, — бросил Ефим. — Хочу собрать всю компанию. Пускай хоть на прощанье на золото полюбуются. А то как-то нехорошо: старались, работали, а результата даже одним глазком не увидят!
Сеня, прижавшаяся к папиным ногам, уже ничего не соображала. В голове мелькали обрывки слов, мыслей… В этом полубреду она осознавала только два слова, которые про себя повторяла: «Господи, помоги!»
Привели Валета. Он на ногах не стоял — его поддерживали под руки двое бандитов. Все лицо превратилось в кровавое месиво — страшно было смотреть…
— Ну вот, вся компания в сборе. Любуйтесь! Полюбовались? Вот и чудненько! — он взглянул на детей, приникших к своим отцам. — Да, несмышленышей жалко! Но это будет хороший урок всем, кто вздумает играть со мной не по правилам. Поверьте, я говорю с вами искренне — я совсем не палач! Мне не нужно… все это, — он пожал плечами. — Но таковы правила. Каждый свою игру выбирает. Вы сделали выбор, ввязались в это и теперь… он недоговорил. — У нашей игры очень жесткие правила. Так что, вы уж меня извините — не я их придумал. Ставки в ней высоки, — он кивнул на раскрытый сундучок. — Кто не рискует — тот не пьет шампанского! А вы захотели рискнуть… и проиграли. Силенки у вас не те. Я не о физической силе говорю… Я говорю о силе воли, ума, мысли — без неё нет мужчины! У меня она есть. — Он обвел широким жестом своих людей, застывших в ожидании его приказаний, и сокровища, тускло отсвечивающие под солнцем. — Это называется власть! А, кроме нее, мужику ничего не надо!
— Врешь, гад! — гулко, как в бочку вдруг бухнул Мамука. — Ты не мужик, ты — дерьмо! Потому что все покупаешь. У тебя нет ничего настоящего, того, что не купишь. И ты сам, слышишь, сам это знаешь!
— Молодец, Мамука! — вдруг прорезался тоненький Сенин голос. — Ты настоящий мужчина! И я бы… я бы влюбилась в тебя! Потому что, у тебя есть душа, а её невозможно купить! И этот жухлик, — она с презреньем кивнула в сторону «музыканта» — он же мертвый! Ты только погляди на него… у него глаза… — голос её зазвенел и сорвался…
— Мертвый, говоришь? — улыбаясь, переспросил Ефим. — Не надо было тебе меня злить. Может, я бы ещё передумал — мочить вас или так отпустить… Но теперь умываю руки. Сами напросились!
Он кивнул своим людям. Те быстро подхватили детей, их отцов и полуживого Валета…
— Только не здесь… Увезите их куда-нибудь подальше. В лес, в тундру, к черту на рога! — бросил вслед уходящим Ефим. Его длинные пальцы дрожали, в глазах полыхал огонь, казалось, ярость и ненависть сейчас разорвут его изнутри — ненависть к тем, кто в мире, отравленном страхом и злобой, ещё думает о душе…
Но никто из тех, кто находился в комнате, не успел сделать ни шагу.
Послышался звон разбитого стекла, топот множества ног, резкие отрывистые команды… Спецназовцы! В комнату ворвался вооруженный отряд спецназа, за ними — майор милиции с двумя милиционерами в форме. Лица спецназовцев скрывали маски с прорезями для глаз, все были одеты в форму защитного цвета и вооружены до зубов!
Никто и пикнуть не успел, как все, кто был в комнате, лежали на полу лицом вниз. Тела поверженных спецназовцы придавливали ногами в черных шнурованных ботинках, чтоб даже не вздумали пошевелиться. Через минуту-другую все было кончено! Бандитов увели и, рассадив по машинам, увезли в город. Руки пленникам развязали и сорвали с губ мерзкую ленту. Они не сразу смогли говорить… Только обнимали детей, сидя на полу, потому что не было сил стоять. Сказывалось действие сильнодействующего снотворного, которое, по их словам, ещё с вечера им вкололи бандиты.
Но едва увели бандитов, как в комнату с застоявшимся запахом страха ворвался вихрь — это был Костик! С ним вместе ворвалось солнце, ветер и… свобода, свобода!
Костик поочередно кидался то к отцу, то к сестренке и принимался буквально душить их в объятиях, при этом он не умолкал ни на секунду и говорил, говорил… Кажется, за эти минуты он сказал больше, чем за все прошедшие годы — плотину отчужденности прорвало, душа очнулась… И, похоже, ничто на свете уж не могло вновь обратить её в спячку!
— Ксюнчик, сестренка моя! Маленькая моя… — повторял он как заведенный, сжимая плечи сестры — да так крепко… похоже, сила дедовых рук перешла к внуку, чем оба могли по праву гордиться!
Первое время Ксения была как бесчувственная — на грани обморока. Но горячность и нежность брата быстро привели её в чувство — она взглянула на него, как будто увидала впервые, и… разревелась. Горько, навзрыд. Тут её перехватил отец, поднял на руки… Спецназовцы улыбались ему и не стали задерживать, чтобы дать свидетельские показания. Все понимали: люди много пережили и нужно дать им время, чтобы прийти в себя. Тем более, в этом деле оказались замешаны дети!