Проша - Страница 8

— А что такое… оторвыши?

— Знаешь, время года такое есть — осень? — заложив передние лапы за спину и картинно выставив вперед заднюю, степенно и с расстановкой прогнусавил Проша.

— Догадываюсь… — буркнула Сеня и в свою очередь насупилась, потому что можно было, конечно, считать её легкомысленной, но держать за полную идиотку — это уж слишком!

— Не огрызайся, со старшим ведь разговариваешь! Как-никак, мне чуть поболее шестисот лет! Да, о чем я? А, так вот! Значит, осенью листочки с веток срываются? — вопросил он с самым значительным видом и сам же себе ответил, — срываются! Что про них говорят? Разное говорят — например, что оторвыши полетели. Или ещё — сорванцы лепестят. Шугаются… А! — он мечтательно закинул голову и какое-то время беззвучно шевелил коричневыми губами, скрытыми в складках щек и выпирающего картошиной подбородка.

— Да, о чем это я? — очнулся он наконец и заметно позеленел. — Что-то я того — размечтался. Детство вспомнилось. Я тогда очень любил в слова играть. Человеческий язык осваивал…

— Прош… — несмело шепнула Сеня. — А вы… то есть, духи. Вы на своем языке разговариваете?

— У нас вообще нет того, что ты называешь языком. Для нас словом является мысль.

— Как это?

— Наша речь не звучит. Мы понимаем друг друга без слов — мысленно. Но это тебе знать вовсе не обязательно. Все равно за один раз всего не расскажешь… Но скажу тебе, что говорить по-вашему, по-людски люблю. Занятное это занятие! Мы и сами — между собой часто для разнообразия говорим на людском языке. Ну, это для нас как игра, если хочешь… Хотя на самом деле слово совсем не игра! Но я не об этом. Это для тебя слишком сложно. А так… ну, например, у нас много собственных словесных придумок есть. Вот эти оторвыши, которые от ветвей своих оторвались — это моя личная придумка. Оторвыши — вы и есть. Люди, то есть… Не все, конечно! Но большинство… Понятно тебе? — он искоса, с некоторым подозрением глянул на Сеню, как видно, в расчете углядеть в ней этакую зацепочку, которая позволила бы прочесть ей очередную нотацию. Но не найдя таковой, — Сеня сидела смирнехонько, точно первоклассница на уроке, — хмыкнул и продолжал.

— Все сейчас не по правильному устроено. Как говорится, не по-людски! Раньше-то…ох! — он закряхтел, отвернулся, затопотал к печке, приоткрыл заслонку и всунул голову внутрь.

Сеня ахнула — он же сожжется! Но Проша как ни в чем не бывало извлек головушку из огнедышащего жерла и, несколько успокоившись, пояснил, что к столь непривычному методу самоуспокоения прибегает, когда чересчур разнервничается, вспоминая о милом сердцу старинном житье-бытье…

— Это у тебя как бы вместо валерьянки? — догадалась Сеня, кивнув на пылавший в печи огонь.

— Вот-вот, вроде того… — он вдруг как-то весь сник и скукожился. Да, времечко-то бежит! Надо бы тебе…

— Что? — Сеня так и подскочила в испуге, боясь, что Проша её погонит.

— Понимаешь, скоро светает… Хватятся тебя! А родителей бередить грех. Так что, давай-ка домой.

— Прошечка, миленький, — Сеня сорвалась с места, кинулась к домовому, присела на корточки перед ним и, уже совсем не боясь, зарылась лицом в теплый мех. — Как же так? Мы ведь только с тобой познакомились, только встретились, столько всего интересного, а ты — домой! Это же ужас один…

— Э, нечего, нечего, — ворчал растроганный домовой, ласково вытирая ей слезы. — Сама ведь говоришь — только все началось. Все у нас впереди, успеем и наговориться, и вопросов назадавать… да и дел у нас с тобой невпроворот.

— Правда? — вся просияла девочка. — И ты меня… принимаешь?

— Что за глупости ты морозишь, честное слово! — заворчал Проша. — Я тебя, что, в игру принимаю? Это, милая моя, жизнь. Реальность! Самая настоящая! Это тебе не сказки, — пробурчал он совсем тихо себе под нос и отчего-то снова весь сник.

— Проша… эй, ты чего? — Сеня наклонилась к темнокожему личику, пористому как кожура апельсина.

— Устал я. Совсем устал. Больше так не могу… Все, баста! Недаром ведь предупреждали меня этой ночью…

— Кто тебя предупреждал? О чем? — заволновалась Сеня. — Расскажи мне, пожалуйста!

— Так ведь ты меня спасла, Колечка! — еле слышно прошепелявил совсем угасший Проша. — Предупрежденье я получил, чтоб, значит, бросил глупостями заниматься и порядок в своей жизни навел. А не то…

— А что будет? — выдохнула Сеня. — И разве кто-то может тебе угрожать?

— Ха! Она ещё спрашивает! Ты думаешь, домовые — высшая инстанция на земле? Высшие существа? А?! Фигушки… Эко их сколько над нами — и темных и светлых сил… Домовой — он что: от людей отстал — к чертям не пристал! Так о нас говорят. Ох, Колечка, долгий это разговор, а нам с тобой надо ещё о многом-премногом надо поговорить, чтоб ты хоть что-то понимать стала. Учат вас ерундовине всякой, а чтоб ребенку про душу рассказать и как её хранить и выращивать — нет, про то удавятся, а не расскажут! Тебе сколько годков-то?

— Тринадцать.

— Во, чертова дюжина! Эк тебя угораздило! Ну да, самое время с домовым пообщаться!

— А моя бабушка говорит, для неё это самое счастливое число.

— Ну и фрукт твоя бабушка! Ладненько, с этим мы разберемся. Ты погляди-ка: светает уже. Ступай-ка ты восвояси.

— Ой, а может, не надо?!

— Надо, Колечка, надо, — твердил домовой, подталкивая девчонку к выходу и неслышно топоча у неё за спиной. — Завтра, как смеркнется, приходи. Я тут буду. В последнее время я каждый день тут. Тебя поджидал. Вот и встретил. И спас вот…

— Ты меня спас? — опешила Сеня.