Проша - Страница 25

— Беседка хорошая. И плетеная мебель… Мне такая ужасно нравится. А дом — так себе! Надутый какой-то.

— Понятно, — протянул папа.

И тут из беседки появился Мамука. Совсем на себя не похожий — сникший, точно воду опущенный. Он остановился, потоптался на месте, точно не зная, куда направиться, и неуклюже зашагал к дому, смешно выкидывая при ходьбе ноги в стороны.

В это время на крыльце показались двое: коренастый крепыш с волнистой густой шевелюрой и выбритым до синевы смугловатым лицом и белозубый усатый щеголь, щерившийся в улыбке, с яркими чуть припухлыми губами. Крепыш что-то объяснял белозубому, оживленно жестикулируя, тот кивал и деланно улыбался. Отчего-то улыбка его Сене жуть до чего не понравилась — ненастоящая какая-то! Она ещё подумала: неужели он не понимает, что всем все ясно про его улыбку, — что она нарисованная, как ценник на прилавке…

Мамука при виде этих двоих заметался, как видно стараясь скрыться, но крепыш его увидал и поманил к себе. Мамука, еле шевеля толстыми ляжками, поплелся к дому, а папа… Папа замер от удивления. Потом лицо его расплылось в улыбке, но все же смутная тень тревоги пряталась за этой широкой улыбкой.

— Андрей? — словно не веря своим глазам, подивился папа. Интересно…

Белозубый почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд и стал приглядываться к двум фигурам, замершим за забором. Кажется, он узнал папу, кивнул ему и, что-то сказав крепышу, быстро двинулся по дорожке навстречу.

— Привет, Николай! Ну, что я говорил — разве места не сказочные? Век меня поминать будешь!

— Ты мне зубы не заговаривай! — рассмеялся папа. Но Сеня видела глаза его не смеялись, в них затаилась обида. — Значит, чтоб друга со скарбом перевезти — на это у тебя нету времени, из Москвы, понимаешь ли, ни на шаг! А сам, гад такой, на природе кайфуешь…

— Слушай, не бери в голову, у меня и правда в Москве дел до черта. Думаешь, была бы возможность, я б отказался перевезти? Я тут по делам, старик, фирмачи просто берут за горло — срочный заказ горит и меня тут так полируют, что… — Он недоговорил и присел перед Сеней на корточки. — А это твоя дочурка? Привет, красавица!

Сеня инстинктивно отпрянула — уж очень противная улыбка была у папиного знакомого. Его обволакивал какой-то незнакомый густой терпкий запах, судя по всему, дорогого модного одеколона.

— Угадал, Валет! Это моя младшая — Ксения.

Так значит, это и был тот самый папин приятель Валет, которого так недолюбливал дедушка…

— Слушай, старик! — Валет оглянулся, увидел, что коренастый за что-то резко отчитывает Мамуку, и заговорил шепотом. — Есть работенка одна. Ты как раз вовремя подвернулся. Очень срочная работенка! Вон тому человеку, — он кивнул в сторону коренастого, — хорошая съемка нужна.

— А что за работа? — рассеянно жуя стебель травинки, поинтересовался папа.

— Да пустяк, делать нечего… а заплатят полтыщи баксов! У тебя аппаратура с собой?

— Слушай, чего так — на ходу? Пошли к нам, там спокойно все и обсудим. Чайку попьем. А? Мы только с Ксюхой объявление возле сторожки повесим — и двинемся. Ну что, идет?

— Ладно. — Андрей по прозванью Валет поглядел на часы. Давайте, по быстрому, а я вас тут подожду.

Папа кивнул, они с Сеней ускорили шаг, быстренько прикнопили объявление и вернулись к поджидавшему их Андрею. Тот, по-видимому, успел переговорить с коренастым, который по-прежнему этаким живым изваянием торчал на крыльце. Окинув их пристальным взором, коренастый наконец скрылся в доме. А у забора маячил Мамука, который, завидев Сеню, со всех ног кинулся к ней.

— Послушай… — от волнения его акцент сделался гораздо заметнее. Помнишь тот день, когда вы приехали? Ну, когда мы познакомились?

— Помню. И что? — она старалась говорить самым независимым тоном, хоть на душе было мерзко — украденный сверток так и маячил перед глазами.

— А на другой день я к вам на велосипеде заехал. Помнишь? — он умоляюще глядел на нее, от былой его снисходительности не осталось следа.

— Ну, помню. Дальше-то что?

— У меня был сверток. Пакет такой целлофановый… На багажнике. Ты не видела? Ну, пакетик этот, синий с красным. А?

— А что? — самым небрежным тоном спросила Сеня и принялась ковырять землю носком сандалеты — только бы не глядеть на него, только бы он не заметил её смущения…

— Этот сверток… ну… папа просил на станцию отвезти. Надо было его… в общем, неважно! Он пропал. Я все обыскал, но он как сквозь землю… Я сначала с Костиком на пруд поехал — перед тем, как ехать на станцию. Гляжу — его нету. Может, по дороге обронил? Ты не видела?

Только тут Сеня заметила, что Мамука бледный какой-то и вроде бы похудел. Ногти на толстых коротких пальцах обгрызены до крови, на лбу капельки пота. Сене его стало жаль.

— Нет, не видела. А что, там было что-то важное? — вскользь поинтересовалась она.

— Очень важное! Для отца. Я не знал! И он… он… — но Мамука недоговорил, поперхнулся. Отчаянно махнул рукой, закашлялся. Поднял глаза. — Ладно. Передай своему брату, что я на озеро не поеду — меня из дому не пускают.

Он повернулся и поплелся к дому.

«Еще один пленник!» — подумала Сеня, и ей стало совсем тошно.

Дама в шляпке, прикрывая глаза ладонью, — прямо в лицо било солнце, крикнула гортанным голосом:

— Мамука! Иди сюда! Последи за Лаличкой! Не могу больше — голову печет…

Экая цаца! Это в шляпке-то голову ей печет! Сеня фыркнула и проводила взглядом удалявшуюся фигурку Мамуки. На душе у неё кошки скребли, словно кто-то царапал внутри острыми ранящими коготками — и вот тут она вспомнила об угрызениях совести… Какая точная фраза! И в самом деле — будто тебя разгрызают… И насколько же эти терзания превозмогали минутное удовольствие от обретения треклятого свертка!